- О лекции
- Видео
- Текст
1 марта в Сахаровском центре состоялась лекция Дмитрия Травина, профессора Европейского университета в Сантк-Петербурге, приуроченная к выходу его книги «Модернизация: от Елизаветы Тюдор до Егора Гайдара». В ходе лекции и презентации Дмитрий Травин рассказал о главной идее книги и о том, как изложенные в ней судьбы реформаторов разных стран и эпох могут помочь современному российскому обществу осмыслить и решить стоящие перед ним проблемы и задачи.
В России при Александре II стартовали Великие реформы, через длинную цепь перемен создавшие страну, в которой мы живем сегодня, а отмена крепостного права прервала долгие годы стагнации. В те же годы активно развивались Англия и Франция. Пруссия после отмены крепостного права построила мощную экономику и объединила Германию. Однако успехи XIX века не предотвратили российской и германской катастроф, случившихся в XX столетии.
Автор подробно рассказал о существующих в науке различных подходах к теории модернизации, а также об особенностях социально-экономического развития России в прошлом и настоящем. Отвечая на вопросы аудитории, Травин высказал мысль, что новый этап модернизации в нашей стране исторически неизбежен, но в ближайшее время ожидать его не следует.
Книга «Модернизация от эпохи Елизаветы Тюдор до Егора Гайдара» посвящена памяти Егора Тимуровича Гайдара. Издание вышло как раз в те месяцы, когда мы отмечаем 25-летие реформ и переосмысливаем, что тогда произошло.
Когда в нашей стране 25 лет назад начались серьезные экономические реформы, и я и многие мои коллеги стали задумываться о том, идут ли эти реформы правильно? Было очень много критических выступлений со стороны и политических оппонентов, и научных. Я помню, как реформаторы, принадлежащие в основном к поколению семидесятников, мои ровесники или немного старше, огорчались, внезапно обнаружив, что их учителя — советские академики старшего возраста — вдруг стали резко критически относиться к этим реформам, говорить, что реформаторы не компетентны, книжек не читают, все делают неправильно. В то время как еще совсем недавно они их хвалили и считали своими лучшими учениками, которые все книжки прочитали и очень хорошо все знают. В знаменитой книге Петра Авена и Альфреда Коха об истории реформ 90-х об этом тоже говорится.
В 1992-1993 году мы много думали о том, как все-таки оценить реформы, которые проходят в нашей стране? Есть ли какой-то способ подойти к решению этой проблемы? Весной и в начале лета 1993 года я оказался на стажировке в Стокгольме, в небольшом экономическом советологическом исследовательском институте, который тогда возглавлял профессор Андерс Ослунд. Сейчас он давно уже работает в Америке. Я провел там два месяца. Это позволило мне покопаться в той литературе, которая раньше была недоступна. И я понял, что для того чтобы оценить, как проходят наши реформы — правильно, неправильно, быстро, медленно, с поворотами, с зигзагами, — надо не просто философствовать о том, что нам не нравится в действиях Гайдара. Мне тоже многое не нравилось, потому что я, как и некоторые другие, вынужден был сменить работу. Мне, правда, повезло — удалось перейти на хорошую работу, а старая работа преподавателя в маленьком ленинградском институте фактически исчезала, потому что за нее переставали платить. Многим из нас многое не нравилось, но это не подход к оценке. Такие реформы не могут проходить безболезненно.
Для того чтобы реально оценить эти реформы, мы должны провести компаративистский анализ. Нужно сравнить наши реформы с реформами, которые проходили в других странах, посмотреть стояли ли перед разными странами мира, проходившими через экономические реформы, одинаковые или хотя бы близкие проблемы? Или это были совершенно разные проблемы? А если проблемы были близкие, то как они решались? Можно ли сказать, что в других странах умные реформаторы сделали что-то правильно, а у нас что-то напутали? Или подходы были примерно одинаковыми? То есть, как ни парадоксально, для того чтобы оценить значение и характер наших реформ, надо не столько изучать ситуацию в России, хотя это тоже, конечно, надо делать, сколько провести очень большой сравнительный анализ, чего многие коллеги до сих пор не понимают.
Когда я работал у Ослунда, я получил первую возможность заняться этим и написал тогда небольшую работу со сравнительным анализом приватизации в разных странах. Затем постепенно развивал идею о том, что надо написать более серьезную, обобщающую работу. В какой-то момент я понял, что если мы хотим в этих делах разобраться, то мы должны говорить не столько о реформах, сколько о модернизации. Реформы — это некий разовый акт. Пришли реформаторы, изменили то-то и то-то. Скажем, отпустили цены, или отменили крепостное право, или создали таможенный союз, или провели судебную реформу. И эти реформы дают какой-то результат в течение нескольких лет. Общество их либо принимает, либо отталкивает. Либо появляются новые институты, новые правила игры, и жизнь идет по-новому. Либо реформатора бьют по голове, убивают, сажают и все остается, как было.
Модернизация — это длительный процесс, идущий в самых разных странах на протяжении 100-150-200 лет. Чуть забегая вперед, я бы сказал, что, по моим условным оценкам, во Франции процесс модернизации шел 100 лет с небольшим, в Германии — примерно 150 лет, в Австро-Венгрии и наследниках, которые возникли после распада Австро-Венгрии в 1917 году, это заняло около 200 лет. Причем в самых развитых странах модернизация была очень долгим процессом. И состоит он в том, что приходят реформаторы, делают реформы, то поколение, которое живет при этих реформах, частично их принимает, частично отторгает. Страна продолжает развиваться. Через какое-то время приходят новые реформаторы, снова проводят реформы и несколько углубляют процесс. Опять общество что-то принимает, что-то нет. Но, как правило, принимает уже больше, чем 20-30 лет назад. И так процесс преобразований занимает три-четыре поколения. Иногда все срывается в революцию. Скажем Франция — классическая страна революций. Прока шел процесс модернизации, произошло четыре революции. Даже в России такого не было. Хотя, начиная с Пушкина, мы любим жаловаться на то, что у нас «бунт бессмысленный и беспощадный». Иногда в некоторых странах все проходит почти без революций. Либо за время модернизации осуществляется одна-две революции. То есть модернизация — это длительный процесс привыкания общества к тем переменам, которые предлагает несколько поколений реформаторов. И наконец в какой-то момент удается трансформировать общество, сделать его современным, что называется, обществом модерн.
Мы с моим другом и коллегой Отаром Маргания пришли к этому выводу в начале нулевых годов, и к 2004 году написали большую книгу. Называется «Европейская модернизация», состоит из двух томов. Она с тех пор не переиздавалась и вряд ли будет. Но эта книга, пожалуй, является основной работой, которую мы сделали на данную тему. Книга «Европейская модернизация» — это три очень больших очерка, посвященных европейским имперским странам. Специально выбирались именно имперские страны, чтобы мы могли сравнить длительное развитие этих стран с длительным развитием России. Эти три страны — Франция, Германия и Австро-Венгрия. В первом очерке говорится о Франции, Германии и Австро-Венгрии. Весь второй очерк посвящен наследникам Австро-Венгрии и их судьбе в ХХ веке — Австрия, Венгрия, Чехословакия, потом Чехия и Словакия, Югославия с распадом на отдельные страны, Польша, конечно же. А затем появилась мысль сделать более простые, популярные биографические очерки. Причем не ограничивающиеся этими тремя странами, а включающие реформаторов из самых разных стран. И вот в 2011 году вышло первое издание книги «Модернизация от Елизаветы Тюдор до Егора Гайдара». Там более простой, популярный рассказ о реформах, происходивших в разных странах. И в целом о модернизации, потому что по разным странам мы постоянно возвращаемся от одного реформатора к другому. Та же Франция — этой книге есть очерк о Тюрго, о Наполеоне, о Луи-Филиппе и Гизо, о Наполеоне III. По Германии есть очерки о Штейне и Гарденберге, о Бисмарке, о Ялмаре Шахте, о Людвиге Эрхарде. По России есть очерки об Александре I и Спиранском, об Александре II, о Витте, о Столыпине. То есть процесс модернизации дан в таких отдельных биографических очерках.
Я мало буду пересказывать эту книгу — скорее, хочу ввести вас в общий контекст проблемы. Когда мы размышляем о модернизации, мы должны выделить две основных проблемы. Собственно говоря, дискуссии в научных кругах среди экономистов, социологов, политологов идут по двум основным направлениям. Направление первое. Есть ли у модернизации какие-то объективные причины? Почему вдруг в какой-то момент некоторые страны начинают осуществлять преобразования? Это происходит случайно или закономерно? Россия явно является страной догоняющей модернизации. Мы очень сильно отстаем от США, от Англии, Франции, Германии. Меньше, может быть, от Польши или Эстонии, но бесспорно отстаем. Это случайность или закономерность? Как это объяснить?
Очень интересные размышления на этот счет есть в выдающейся книге Егора Гайдара «Долгое время». Он показывает, как Россия отстает от западных стран на определенный период времени, как правило, в районе 50 лет. Вот это случайность или закономерность? Как это можно объяснить? Здесь есть тоже два подхода. Первый подход состоит в том, чтобы подойти с точки зрения культуры. Культуры не в смысле искусства, а в широком смысле. Вот что в голове у народа? Что в голове у американцев? Немцев? Французов или русских? Можно ли сказать, что мы живем примерно одинаковыми ценностями, просто то, что дошло до немцев или французов, до нас доходит несколько позже? Или же культуры принципиально различны? У немцев — одни ценности, те, которые принято называть европейскими: демократия, толерантность, любовь к рыночной экономике и так далее. А у нас, русских, — другие: авторитаризм, имперство, православие или смерть, как любит говорит мой знаменитый соотечественник Виталий Милонов, борец со всякими отклонениями от единства правильной линии. Мы принципиально по-разному сформировались в культурном плане.
Второй подход состоит в том, что культуры, конечно, разные, в культурах есть различия, но модернизация способствует изменению культур. Культура — это не судьба. Культуру можно менять. А почему меняется культура? Почему страна одной культуры постепенно начинает трансформироваться? Кто-то раньше, кто-то позже. Происходит это потому, что страны, глядя друг на друга, взаимодействуют. Появляются соблазнительные образцы у соседей. Французы смотрели когда-то на голландцев и англичан и приходили к выводу: «Надо же, как они здорово развиваются. Вроде король-солнце у нас, а экономическое развитие у них подинамичней». Немцы смотрели на французов и англичан. Особенно после того, как Наполеон пронесся через Германию со своей армией и показал немцам, что на Западе происходит что-то такое, чего они не понимали. Русские смотрят на немцев и поляков, и так далее. То есть второй подход состоит в том, что культура меняется, мы смотрим друг на друга и пытаемся заимствовать изменения. Если эти изменения более соблазнительные, мы быстрее заимствуем, если менее соблазнительные — заимствуем медленнее. Иногда нашу историю, какие-то наши болезни (в переносном смысле) мешают нам принять эти заимствования, но рано или поздно мы все равно выздоравливаем и эти изменения принимаем. Вот два основных подхода.
А вторая проблема — это чисто субъективный момент. Если страна способна реформироваться, как считаю я, как считают многие мои коллеги, то все-таки должны быть конкретные люди, ее реформирующие и модернизирующие. Если в стране появляются хорошие, квалифицированные, умные реформаторы, то возможно провести более быстрые изменения с меньшим количеством жертв. Если с реформаторами проблема, если они появляются медленно, либо они появляются, а их отправляют в места не столь отдаленные, где они занимаются не реформами, а пошивом варежек или строительством каналов, тогда страна надолго отстает, даже если в целом ее культура вполне способна к преобразованиям, к модернизации. Книга посвящена этим вопросам. Как конкретно в разных странах мира в течение 500 лет с XVI века до конца XX различные люди реформировали экономику. Причем в этой книге идет рассказ как о реформаторах, которые непосредственно осуществляли преобразования, допустим, очерк о выдающемся французском мыслителе Тюрго, о Лешеке Бальцеровиче, о Егоре Гайдаре, о Людвиге Эрхарде.
Также здесь речь идет о политиках, которые руководили страной в тот момент, когда эти реформы осуществлялись. Они сами, может быть, меньше занимались осуществлением реформ, но они должны были руководить процессом, прикрывать реформаторов, способствовать реформам, хотя некоторые, наоборот, тормозили. Здесь есть очерк и о Елизавете Тюдор, и о Наполеоне I, и о Наполеоне II, и о чилийском генерале Пиночете, о котором у нас в 70-е годы говорили как о кровавом палаче чилийского народа. Но оказалось, что именно при этом кровавом палаче (а кровь, действительно, проливалась, с этим нельзя спорить) были проведены очень интересные и эффективные реформы, которые позволили Чили стать одной из наиболее развитых латиноамериканских стран. В общем, можно сказать, что это самая развитая латиноамериканская страна. Ли Куан Ю — сингапурский реформатор, Ден Сяопин — китайский реформатор. Это крупнейшие государственные деятели различных эпох.
Теперь несколько слов о том, как все эти многочисленные очерки связаны между собой. В книге не всегда проводятся концептуальные линии, связывающие очерки друг с другом. Очерк о Гайдаре — последний, 36-й в этой книге и 48-й в первом издании. По сути дела, когда мы писали другие очерки, мы все время отталкивались от судьбы Егора Тимуровича. От того, что он делал и как то, что он делал в конце XX века в России, осуществлялось в разных странах в разные эпохи. Чем приходилось заниматься Гайдару и команде его единомышленников? Если не вдаваться в детали, можно сказать что было две-три основных задачи. Задача первая: создать рынок на месте административной экономики. Либерализация цен, формирование целого ряда новых институтов, связанных с рыночной экономикой. Вторая задача: после того как рынок худо бедно начал работать, у нас в стране — те, кто жил в 1992 году, помнят, это был кошмар — возникла очень высокая инфляция. То есть перед реформаторами встала задача финансовой стабилизации. Надо было остановить рост цен, привести экономику в нормальное состояние, при котором рыночные институты начинают работать. В принципе экономистам известно, что при высокой инфляции может быть рынок, но он будет плохо работать. Те стимулы, которые создаются для работы бизнеса, при высокой инфляции не включаются. В этом случае они даже превращаются в антистимул. Поэтому остановить инфляцию — не менее важная задача, чем ввести рыночное хозяйство как таковое. Третья задача связана с первыми двумя: приватизация собственности государственной в собственность частную. Вот это ключевые моменты.
Возникает вопрос. В других странах в другие эпохи, когда другие реформаторы брались за преобразования, перед ними стояли эти же задачи? Или совершенно другие? Можно ли сказать, что когда проблема выглядела похожим образом, она и разрешалась похожим образом? Когда мы с коллегой покопались в истории разных стран за эти 500 лет, и обнаружилось, что в реформах, которые проводились в разных странах, очень много сходного — в целом в модернизации и Франции, и Англии, и неевропейских государств.
Возьмем, допустим, первую проблему — формирование рыночной экономики. Иногда нам кажется, что задача формирования рыночной экономики — это задача только тех стран, где в свое время был предпринят коммунистический эксперимент и где от рынка перешли к административной системе. То есть Егору Гайдару в России приходилось создавать рыночную экономику, а во Франции, Англии или Германии такой задачи не стояло. Нет, это не верно. Такого рода задачи стояли и там. Самым разным западным странам пришлось пройти через очень долгий период создания рыночного хозяйства, потому что этому мешал целый ряд факторов.
Проиллюстрирую это одним очерком из данной книги. Франция. 1774 год. Новая администрация. Людовик XVI. Он считает себя королем-реформатором. Я думаю, это сопоставимо с представлениями, которые были в голове у Дмитрия Анатольевича Медведева в 2008 году, когда он сказал «Свобода лучше, чем несвобода», «Не надо кошмарить бизнес» и взошел на президентский престол России. Он — молодой человек. Он хочет что-то изменить по сравнению с предыдущим монархом. Как изменить — не очень понятно. Как откликнется на это общество — тоже не очень понятно. Но есть желание что-то преобразовать, и есть желание привести каких-то новых людей для того, чтобы преобразования осуществлялись. Что делает Людовик XVI? На пост министра финансов, тогда это называлось контролер финансов, но по сути близко, он назначает выдающегося ученного-теоретика, которого в истории экономической мысли относят к группе физиократов. Это был Анн Робер Жак Тюрго. У него был опыт как научной, так и практической работы в администрации. В 74 году он получил пост министра финансов. С точки зрения короля, главная задача министра сводилась к тому, чтобы решить проблему бюджета, который у Людовика XVI был в катастрофическом состоянии. Бюджет был дефицитный. В основном это было связано с тем, что Франция активно старалась помочь молодой американской демократии в борьбе с английскими колонизаторами. Не то чтобы французы безумно любили молодую американскую демократию, но они очень не любили своих исторических соперников — англичан. Эта попытка наказать англичан оказалась очень дорогим удовольствием. После того как французы помогли американцам, им было очень трудно сводить концы с концами в бюджете. Король думал о том, как это сделать, и министр финансов должен был ему в этом помочь, а сам министр понимал, что проблемы Франции гораздо глубже.
Во Франции не существовало свободного рынка зерна, свободного хлебного рынка. А что такое хлебный рынок для XVIII века? Да это почти все. Это сейчас хлебный рынок, когда мы уже такие богатые, пресыщенные, — только часть рынка, а еще у нас масса всяких рынков высокотехнологичных товаров и так далее. Но в XVIII веке хлебный рынок — это все. Если хлебный рынок не работает, люди умирают с голоду. Франция исторически имела массу самых разных дирижистских административных ограничений на торговлю хлебом. Тюрго понимал, что экономика будет развиваться нормально, если ликвидировать эти ограничения и создать в полной мере свободный рынок. Тюрго попытался этим заняться. Через два года король отправил его в отставку. Через 13 лет после отставки Тюрго произошла Великая французская революция. Упрощением, конечно, было бы сказать, что из-за нерешенности проблем хлебного рынка. У Французской революции был целый комплекс причин, но и эта в том числе. К отставке Тюрго Людовик XVI подошел, потому что во Франции того времени произошли события если не исторически, то по духу очень похожие на то, что было у нас в 90-е годы. Народ стал отторгать рыночную экономику. Очень активно. Не только потому, что люди не принимали рынка вообще. На первых порах рыночная экономика привела к довольно значительному росту хлебных цен. Это было связано и с неурожаем, и еще с целым рядом проблем.
Надо сказать, что Тюрго не очень повезло с тем годом, когда он начал осуществлять реформы. Во Франции разразилась так называемая «мучная война». Народ набрасывался на купцов, отнимал у них хлеб и иногда осуществлял так называемую справедливую народную таксацию. Хлеб продавали, но не по рыночным ценам, которые считали завышенными, а по стабильным ценам, тем самым, к которым привыкли за долгое время существования ограниченного рынка во Франции. Попытка введения рыночной экономики, несмотря на то, что это было за 200 лет до Гайдара, привела к похожей реакции правителя — отставке реформатора, к похожей реакции общества — непониманию, зачем это нужно, и к стихийному отторжению реформ. Тем не менее, проблему пришлось решить. И в годы Великой французской революции рынок все равно был установлен и дальше уже существовал фактически без ограничений, либо с минимальными ограничениями. Вот один пример того, насколько общие проблемы были перед разными странами.
Если мы переходим от XVIII века к XX-му, то мы видим, насколько близкими проблемы были у российских реформаторов во главе с Егором Гайдаром и польских реформаторов, которых возглавлял Лешек Бальцерович. Он начал в Польше реформы на два года раньше, чем Егор Гайдар. По сути реформы были очень похожи. Перед польскими реформаторами стояла такая же задача либерализации финансовой стабилизации. С той, может быть, разницей, что Бальцеровичу было несколько легче, потому что уходящее коммунистическое правительство в Польше успело отпустить продовольственные цены, сделать их рыночными еще до того, как к власти пришли демократы. Тем самым получилось, что коммунисты взяли на себя ответственность за либерализацию цен. Моральная ответственность лежала на уходящем правительстве. У нас правительству Ельцина, Бурбулиса, Гайдара такого подарка не сделали. Наоборот, Валентин Павлов, предыдущий министр финансов, был, как мы помним, активным участником ГКЧП. Он не только не стремился не оставить хорошего наследия, но и активно критиковал потом реформаторов и старался не допустить этой трансформации.
Я писал очерк о Бальцеровиче. Писал Очерк о Гайдаре. Еще больше писал о сравнении польских и российских реформа в двухтомнике «Европейская модернизация» образца 2004 года. Но если сейчас не повторять все, что там написано, а постараться выделить самый интересный эмоциональный момент в сравнении этих реформ, то я бы вам сейчас рассказал тот, который произошел в начале нулевых годов в Польше. Я тогда был в Польше с группой российских журналистов, пишущих на экономические темы. Моя судьба сложилась так, что до 2008 года я работал не в Европейском университете, а был обозревателем и какое-то время заместителем главного редактора в петербургской газете. Писал экономические и политические комментарии. Я был в той поездке в группе журналистов, и нас повезли из Варшавы в одно из самых северных воеводств, в город Ольштын.
Ехали мы из Варшавы в Ольштын на автобусе. Я смотрел по сторонам. И по мере того, как мы продвигались от центра к северным окраинам страны, в пейзаже чувствовалось что-то очень знакомое. Заброшенные поля, заросшие непонятной травой, отсутствие активности в сельском хозяйстве. В общем, что-то такое очень напоминающее нашу нечерноземную зону. Приезжаем мы в Ольштын, перед нами выступает заместитель воеводы. Какие-то малоинтересные церемониальные речи. Потом я задаю вопрос: «Скажите, пожалуйста, пани заместитель воеводы (там женщина была в этой должности), почему у вас все в таком запущенном состоянии? Я думал, что Польша намного лучше развивается, чем Россия, а вот гляжу, что не лучше». И здесь мне пани заместитель воеводы говорит замечательную фразу, до боли знакомую всякому человеку, который что-то слышал о реформе Гайдара-Чубайса: «Во всем виноват Бальцерович». Помните, у нас говорили: «Во всем виноват Чубайс». Ну и дальше объясняет, что он не так делал реформы и так далее. Очень похожий подход, но была одна тонкость. Эта фраза, которую произнесла заместитель воеводы, звучала немножко не так, как я ее сейчас произнес. Она прозвучала так: «Во всем виноват профессор Бальецрович». Маленькая тонкость. Вот Бальцерович во всем виноват, но про него не говорят: «Во всем виноват этот дурак, этот недоучка, такой, сякой». Уважительное отношение. Да, мы признаем, что он профессор, мы его уважаем. Он читал книги, он не недоучка. Но что-то сделал не так. Вот это маленький штрих по сравнению российских гайдаровских реформ с реформами в Польше.
Теперь несколько слов о второй проблеме, которую надо было решать реформаторам. Финансовая стабилизация. Здесь, пожалуй, еще больше есть сопоставлений с историей разных стран. Россия была далеко не первой страной, которой пришлось столкнуться с очень серьезной инфляцией в дореформенный период, поскольку первый пример настоящей финансовой стабилизации в Европе относится к Елизавете Тюдор, к первой же статье в этой книге. Тогда еще не было бумажных денег, не было так называемого печатного станка, который можно было запустить и на котором можно было сделать большое количество быстро обесценивающихся бумажек. Но проблема обесценивания денег существовала и в XVI веке, и в XV-м, и в XIV-м. Но короли, когда им не хватало денег на какие-то военные авантюры или на решение других проблем, занимались тем, что называется порчей монет. Брались монеты из благородных металлов, из золота и серебра, и переплавлялись. Вес монеты уменьшался, или к благородным металлам добавлялись какие-то примеси. То есть король выпускал, по сути дела, поддельную монету и требовал, чтобы торговцы принимали эту монету.
Затем, когда эта монета уже начинала обращаться в обществе, она, естественно, теряла стоимость, потому что люди сталкивались с тем, что монеты не содержат столько золота или серебра, сколько содержала предыдущая монета. Естественно, они ценили ее значительно меньше. Один из английских экономистов, мыслителей, купцов даже сформулировал такой своеобразный закон: «Плохая монета вытесняет хорошую из обращения». Это был Томас Грешем — и так называемый закон Грешема. Хорошую монету купцы начинают припрятывать, а на плохую стараются купить товар. Вот Грешем был как раз современником королевы Елизаветы Тюдор — и консультантом. Он объяснял, как важно иметь стабильную финансовую систему, стабильную денежную единицу. А к моменту, когда Елизавета взошла на королевский престол, в Англии с этим дело обстояло очень плохо. Отец Елизаветы — знаменитый Генрих VIII. Знаменитый в основным двумя моментами — во-первых, тем, что у него было много жен, а во-вторых, тем, что он свой второй брак использовал как причину или повод для разрыва с католическим Святым престолом, с Римским престолом и для проведения реформации в Англии. С тех пор там существует англиканская церковь. Помимо этих двух «достижений» у Генриха VIII были еще «достижения», связанные с тем, что он сильно обесценил английскую денежную единицу. И Елизавете Тюдор приходилось решать проблемы финансовой стабилизации.
В елизаветинской Англии эта проблема была решена достаточно эффективно. В основном потому, что Англия в эти годы стремилась воздерживаться от участия в войнах и в континентальной политике. На континенте в это время очень энергично шли различные войны. Испания воевала с Францией, стремясь установить свое доминирование во Франции после пресечения династии Валуа. Испания старалась не допустить отделения Нидерландов, где произошла революция. Испания активно вторгалась в протестантские войны, которые шли на территории Германии. Кроме того, Испания попыталась со знаменитой, непобедимой армадой, флотом, который снарядил испанский король, вторгнуться еще и в Англию. Испания, которая проводила такую несдержанную волюнтаристскую политику, имела огромные финансовые ресурсы, потому что они качались из серебряных рудников Боливии. Но в итоге испанский король вынужден был объявить несколько дефолтов, потому что не мог расплатиться по обязательствам. Англия, которая практически не имела никаких ресурсов (английских колоний тогда еще не было, а те английские колонии, которые возникли потом в Северной Америке, не имели золота и серебра, как это было у Испании в Южной Америке), смогла осуществить финансовую стабилизацию. Это выдающееся достижение елизаветинской Англии.
Следующий очень интересный пример, который мы можем сопоставить с тем, что происходило в России в Гайдаросвские времена, это страшная инфляция, которая разразилась в годы Французской революции. Это был практически первый пример бумажно-денежной инфляции. Тот самый государственный долг, который копился у французских монархов с дореволюционных времен, привел к тому, что стали печатать так называемые ассигнаты — бумажные деньги, или бумажные долговые обязательства. Это не были деньги в прямом смысле этого слова. И перед революцией у монархии был накоплен огромный долг. С этим долгом Франция расплатиться не смогла, и в годы революции деньги все больше обесценивались. В какой-то момент это привело практически к параличу всего денежного обращения во Франции. Только в период правления Наполеона удалось провести эффективную финансовую стабилизацию, отказавшись от значительной части государственного долга. То есть осуществив дефолт, после которого уже установилась стабильная денежная система.
Затем был период очень серьезных, тяжелых, но в то же время интересных для изучения инфляции событий. Это период после Первой мировой войны, когда инфляция была сразу в пяти европейских странах: Германии, Австрии, Венгрии, Польше и Советской России. В этой книге есть очерки о германском реформаторе Ялмаре Шахте, который справился с германской инфляцией путем введения рентной марки. Есть очерки об австрийских, венгерских и польских политиках, при которых осуществлялась финансовая стабилизация в тех странах. И в общем, когда мы смотрим на опыт различных инфляций, мы видим, что практически всегда, если мы хотим добиться нормальной работы экономики, надо обязательно бороться с инфляцией, надо обязательно приводить финансы в стабильное состояние. Поэтому то, чем пытались заниматься российские реформаторы в 92-93-94-95 годах, было объективно обусловлено. Это были важнейшие задачи, без которых экономические реформы провести было нельзя. И в Германии, и в Польше, и в Австрии, и в Венгрии, и в Советской России, хотя я Советскую Россию здесь не рассматриваю, потому что все равно после финансовых реформ рыночная экономика через несколько лет была ликвидирована. Но во всех тех странах, где рыночная экономика существовала, финансовая стабилизация была важнейшим условием дальнейшего развития. Нигде без этого не удалось обойтись.